Пусть у тебя будет сердце, которое никогда
не ожесточится, и характер, который
никогда не испортится, и прикосновение,
которое никогда не ранит.
Чарльз Диккенс
Я перечитываю его часто, если не сказать постоянно.
«Большие надежды», которые точнее было бы перевести «Большие ожидания», каждые два года.
Можно спорить о том, как переводили и хороши ли переводы, но я не променяю свой темно-зеленый 30-томник ни на какие другие.
Не претендую на истину в последней инстанции, пишу о том, что интересно самой: что же обращаясь к Диккенсу, сейчас было интересно пишущему человеку.
Каждый персонаж Диккенса обладает яркой индивидуальной речевой характеристикой
Часто Диккенс наделяет их еще постоянными «золотыми словцами».
«Воспитала своими руками» самая яркая характеристика миссис Джо Гарджери из «Больших надежд». Робость и нерешительность мистера Пиквика в его фразе: «Факт исключительный. Позвольте записать».
Ободряющие советы Катля «полистать катехизис» и настойчивые просьбы миссис Чик «сделать усилие» («Домби и сын»)
Портреты его героев гротесковые
Но часто ли мы пользуемся этим эффектным приемом?
Это «субъект крепкого сложения, детина лет тридцати пяти, в черном вельветовом сюртуке, весьма грязных коротких темных штанах, башмаках на шнуровке и серых бумажных чулках, которые обтягивали толстые ноги с выпуклыми икрами, —такие ноги при таком костюме всегда производят впечатление чего-то незаконченного, если их не украшают кандалы». (Приключение Оливера Твиста»)
Скрудж «умел выжимать соки, вытягивать жилы, вколачивать в гроб, заграбастывать, вымогать. Это был не человек, а кремень. Да, он был холоден и тверд, как кремень, и еще никому ни разу в жизни не удалось высечь из его каменного сердца хоть искру сострадания. Скрытный, замкнутый, одинокий, он прятался, как устрица, в свою раковину. Душевный холод заморозил изнутри старческие черты его лица, заострил крючковатый нос, сморщил кожу на щеках, сковал походку, заставил посинеть губы и покраснеть глаза, сделал ледяным его скрипучий голос. И даже его щетинистый подбородок, редкие волосы и брови, казалось, заиндевели от мороза».
Вещи в его романах служат олицетворением персонажей
У Диккенса почти нет простых описаний – природы или обстановки. Все вещи говорят голосом автора.
Кресло нечистоплотного дельца Брасса обладает повадками своего хозяина: оно «стискивало своими иссохшими ручками не одного клиента, помогая хозяину выжимать из них соки» («Лавка древностей»)
Капитан Катль, охарактеризованный часто, как просто «человек с крючком» или «синий плащ». Яркий пример синекдохи, когда деталь, заменяет частью целое.
Часто персонаж отождествляется с каким-либо предметом. Вечный хронометр в кармане Соломона Джилса, который «скорее поверил бы в заговор, составленный всеми стенными и карманными часами Сити и даже самим Солнцем, чем усомнился в этом драгоценном инструменте»( «Домби и сын»)
Он был мастером концовок в стиле «клиффхэнгер»
Многие книги Диккенса печатались по частям. Каждая часть еженедельно или ежемесячно публиковалась в журнале или другом издании, а значительно позднее в печать выходила полная версия романа. При этом Диккенс использовал своей любимый прием и обрывал повествование на самом драматичном эпизоде, чтобы, таким образом, заставить читателей приобрести следующий номер с продолжением истории.
В 1841 году те, американские читатели, которым не терпелось узнать продолжение «Лавки древностей», собрались в Нью-Йоркской гавани, чтобы спросить пассажиров, прибывших из Европы, о судьбе Нелл.
Диккенс умело продвигал свои романы
Он был талантливым рассказчиком и чтецом. Продолжая писать романы и редактировать журнал, он начал устраивать публичные чтения. Продвижение романов с помощью своего актерского таланта он сделал еще одной своей профессией.
Подобные чтения заставляли его порой адаптировать свои произведения для массовых чтений и дописывать новые сцены.
Писатель отстаивал свои авторские права
Диккенс был чрезвычайно популярен и в Америке, но американцы, в отличие от англичан, не признавали авторского права. В США романы Диккенса перепечатывали большими тиражами совершенно бесплатно. В Америке, когда он приехал, его встретили с восторгом и восхищением, а он сразу высказал свои претензии: авторам надо платить деньги! Американцы возмутились – мы с любовью, а тут какие-то деньги требуют.
Создавал себе необходимые условия для работы
Его продуктивность как писателя требовала особых условий.
Прежде всего – полная тишина. В кабинете была установлена двойная дверь, чтобы уберечь его от случайных звуков.
Письменный стол был поставлен перед окном. На нем в строго установленном порядке лежали рукописи, ручки с гусиным пером, стояла чернильница с синими чернилами. Было место на столе и его милым талисманам: маленькой вазе со свежими цветами, большим ножом для разрезания бумаги, позолоченным листом с фигуркой кролика и двумя бронзовыми статуэтками: драка двух толстых жаб, и джентльмен в окружении щенков.
Диккенс рационально организовывал свой рабочий день
Диккенс на протяжении всей жизни обладал неисчерпаемой умственной и физической энергией.
Постоянно поддерживал свою физическую форму, и проходить до 20 миль( примерно 32 километров) в день. Диккенс любил двигаться, путешествовать, исследовать.
Он мог писать два романа одновременно. Еще не закончив «Записки Пиквикского клуба», он начал писать «Оливера Твиста».
Рабочие часы Диккенса были определены раз и навсегда.
Диккенс вставал в семь часов утра, завтракал в восемь и к девяти уединялся в своем кабинете.
Его дневную норму составляли две тысячи слов (примерно, 5 страниц компьютерных), но часто писал вдвое больше.
Когда не писалось, то все равно, соблюдал распорядок, чертя каракули в надежде расписаться.
Ровно в 14.00 Диккенс отправлялся на трехчасовую прогулку по лондонским улицам или по сельской местности, продолжая искать своих героев и обдумывать сюжет.
Старший сын Диккенса утверждает, что «ни один клерк в Лондоне никогда бы не превзошел отца аккуратностью и методичностью, никакая монотонная, обыденная, простая работа не исполнялась с такой пунктуальностью и деловитостью, как работа его фантазии и воображения».
